Анализ коррупции в развивающихся странах. Часть первая

Резюме. Автор показывает, что коррупция в развивающихся странах рекапитулирует ситуации, бывшие в развитых в конце 19-начале 20 в., правда при сильно более жёстком законодательстве в этой области.

Автор:
wolf_kitses

«Общее изменение перспективы от обвинения к анализу объясняется в некоторой степени новым взглядом на американскую урбанистическую политическую модель, процветавшую в конце 19 — начале 20 века. Быстрый приток нового населения, для которого главными критериями самоидентификации были семья и этническая принадлежность, в сочетании с возникновением крупных монополий (городской транспорт, электричество и т.п.) и всеобщим правом участия в выборах, по-видимому, обеспечили идеальную почву для появления и роста коррумпированных «боссов».

Представляется, что социальная обстановка в развивающихся странах содержит много сходных с американскими «питательных (для коррупции) компонентов». Вновь созданные правительства зачастую лишь недавно получили контроль над распределением выгодных постов и привилегий; они имеют дело с электоратом, среди которого много бедного населения, много деревенских жителей, только что переехавших в город и прочно связанных со своим узким социальным окружением, и который легко склонить на свою сторону материальными стимулами. Если исходить из этих рассуждений, создается впечатление открывшейся возможности для межнационального сравнения коррупции в различных странах и в разное время».

Поэтому (добавлю от себя) уменьшение коррумпированности требует не «борьбы», а общественного прогресса, ухода от  зависимого развития, понимания разными социальными группами своих классовых и идеологических интересов — тогда проведение «верной политики» является достаточным обещанием. Если это не развито, вместо них развивается  идентификация с микрогруппой, и стремление к немедленным выгодам для неё — вместо продвижения «своей» идеологии в стране в целом.

Таких, недостаточно развитых для убеждения и агитации, избирателей и политиков приходится подкупать, и тем шире, чем больше в стране демократии (почему при неразвитости и зависимости она увеличивает коррупцию, а не уменьшает её). Соответственно, сокращение коррумпированности «получается» там, где страна индустриализируется, уходит от общественного развития, у рабсилы увеличиваются социальные гарантии (Сингапур, Южная Корея). И «не получается» там, где только «борьба», всё равно полицейская, или дополненная сакральными для либералов «институтами гражданского общества», от НПО и «малого государства» до «свободной прессы», «свободных выборов» (Грузия, Украина, Сербия, Сенегал, о котором писали недавно).

Джеймс Скотт[1]

«Тот, кто собирается торговать с Сиамом, должен привезти с собой три корабля: один — нагруженный подарками для короля и его министров, второй —  нагруженный товаром, а третий  — полный терпения».

Дени Жан Баптист, 1854

«Работа служащего Восточноиндийской Компании состояла попросту в том, чтобы выжать из местных жителей одну-другую сотню фунтов, и как можно быстрее, чтобы успеть вернуться домой, пока организм не пострадал от жары, жениться на дочери аристократа, скупить гнилые местечки Корнуолла и  давать балы на площади Св.Джеймса»[2]

Маколей, ок. 1850[3]

 Приступая к изучению столь сложного предмета, как коррупция, мы должны помнить, что хотя местные правители колоний были далеки от современных стандартов исполнения государственной службы, самих колонизаторов также едва ли можно считать образцом порядочности. Служба в колонии вплоть до 20-го века рассматривалась скорее как вложение в льготное предприятие, от которого ожидали хорошей прибыли для политического дельца, заступавшего на должность. В Испании эта концепция отразилась в практике продажи определенных постов в колониях на публичных аукционах. Голландская практика в Батавии пусть и не точно совпадает с ней, но свидетельствует о сходном понимании службы. Управляющий в колонии обязан был выплачивать вышестоящим властям определенную сумму, своего рода взнос за «лицензию на занятие должности»; взамен он мог рассчитывать — вдобавок к своей маленькой зарплате и доле в урожае его провинции — на более или менее открытые платежи от голландского бизнеса, заинтересованного в его содействии как должностного лица (Wertheim, 1965: 116-119).

Чтобы не возникло представления, что концепция колониальной службы как «привилегии» возникла лишь потому, что большинство колоний в Азии начинались как лицензированные (одобренные) коммерческие предприятия, следует отметить, что еще в середине 19 века для большей части Европы было характерно восприятие государственной должности как частной собственности. Разумеется, всегда существовали традиционные нормы, которые налагали ограничения на то, сколько можно «выжать» из населения. Тем не менее, современный административный контроль был бы невозможен, если бы не развитие в конце 19 века подотчетности правительства представительным законодательным органам (Wertheim, 1965; 115). До этого времени многие государственные посты были наследуемыми — de facto, если не de jure — и фактически тождественными частной собственности. Их можно было закладывать, давать в приданое и продавать на аукционе по высокой цене.

Благодаря Декрету Паулета (Decree of Paulet) собственническое отношение к этим доходным должностям настолько стабильно и прочно утвердилось во Франции, что короне пришлось вводить параллельную систему наемных интендантов, чтобы восстановить хоть какой-то централизованный контроль[4].

Таким образом, еще сто лет назад европейские практики как дома, так и за границей не отличались от туземных практик в колониях настолько, чтобы у  приезжего европейца возникли серьезные проблемы с усвоением местных порядков. И каким бы способом ни была получена должность — благодаря личным достоинствам, родственным связям, покупке или любой комбинации этих способов, — она становилась частной собственностью, от которой новый владелец ожидал стабильного дохода или даже весьма значительной прибыли в случае умелой постановки дела.

Выборные должности в Европе также не были исключением из этого правила[5]. При анализе коррупции в молодых государствах прежде всего следует избегать антиисторической трактовки, характерной для большей части популярных изданий на эту тему. Часто преувеличиваемые, но вполне реальные сдвиги, которые произошли одновременно в стандартах поведения, соблюдения которых ожидают от чиновников, и в способах насаждения этих стандартов, не должны заслонять тот факт, что практики до-индустриального и  индустриализирующегося Запада сильно схожи с таковыми в до-индустриальном и  индустриализирующемся не-Западном мире.

В последние годы некоторые западные социологи, опираясь, возможно, на исторический опыт своих государств, попытались заново осмыслить роль коррупции — в более систематичной, беспристрастной и сопоставительной манере по сравнению с работами десятилетней давности[6]. В духе этих новых веяний были предприняты попытки:

1) определить природу ограничений, которые делают сравнительное изучение масштабов коррупции у различных народов и в различные временные периоды практически невозможным, а если и возможным, то часто бессмысленным;

2) предложить рассмотрение коррупции как особого процесса политического влияния, в котором одни и те же практики могут в одном месте и временном периоде нарушать общественные нормы, а в другом нет;

3) очертить модель неформального политического влияния, с помощью которой можно было бы измерить эффект, производимый коррупцией на государственную политику;

4) предположить возможные эмпирические соотношения между типами политических систем и распределением доходов от коррупции.
Всюду, где это казалось уместным, я сопоставляю иллюстративный материал индустриализованных стран и менее развитых государств (преимущественно Индии и Юго-Восточной Азии). Принимая во внимание покров секретности, всегда окружающий коррупцию, не следует здесь повторяться о неизбежно предположительном характере приводимых данных.

Содержание

I.
 1.1 1. Социальная практика и правовые нормы
1.2 2. Приватные и публичные стандарты
2 III.
3 IV.
3.1 «Местническая vs рыночная» коррупция
3.2 Выборная соревновательность
3.3 Сплоченность и безопасность элиты
3.4 Литература

Рассуждения о коррупции в развивающихся странах, имевшие место в последние годы, были сфокусированы большей частью на ее социальном контексте, при этом делалась очевидная попытка показать те социальные ситуации, в которых коррупция наиболее вероятна. Общее изменение перспективы от обвинения к анализу объясняется в некоторой степени новым взглядом на американскую урбанистическую политическую модель, процветавшую в конце 19 — начале 20 века[7]. Быстрый приток нового населения, для которого главными критериями самоидентификации были семья и этническая принадлежность, в сочетании с возникновением крупных монополий (городской транспорт, электричество и т.п.) и всеобщим правом участия в выборах, по-видимому, обеспечили идеальную почву для появления и роста коррумпированных «боссов».

Представляется, что социальная обстановка в развивающихся странах содержит много сходных с американскими «питательных (для коррупции) компонентов». Вновь созданные правительства зачастую лишь недавно получили контроль над распределением выгодных постов и привилегий; они имеют дело с электоратом, среди которого много бедного населения, много деревенских жителей, только что переехавших в город и прочно связанных со своим узким социальным окружением, и который легко склонить на свою сторону материальными стимулами.

Если исходить из этих рассуждений, создается впечатление открывшейся возможности для межнационального сравнения коррупции в различных странах и в разное время. Поскольку предполагалось, что коррупция в современных малоразвитых государствах гораздо сильнее, чем, скажем, в Англии 18-19 веков, для объяснения этого отличия указывали на большую интенсивность упомянутых выше благоприятных для коррупции факторов. Изменения в развивающихся странах происходят более стремительно, столкновение старых и новых ценностей более разрушительно, и, как следствие, коррупция должна быть, по всей вероятности, более распространенной[8].

Среди возможных возражений по поводу подобной схемы анализа отметим только одно, а именно, что данная схема оставляет без рассмотрения центральную дилемму сравнения. Она не позволяет точно определить, какое именно поведение сравнивается; таким образом, результаты сравнения оказываются по сути артефактом, производным от определения коррупции (имплицитно или эксплицитно), предвзятость которого остается незамеченной. Эта предвзятость особенно очевидна в стандартном определении коррупции, которое ограничивает ее содержание незаконным поведением лица, находящегося на общественной должности, направленным на удовлетворение частных интересов[9].

[Сегодня общественные обязанности есть даже у тех, кто формально действует лишь в частных интересах: не только у чиновников, политиков и общественных деятелей, но и у бизнесменов. Последние должны быть социально ответственными, соблюдать экологические требования, охрану труда и т.д. ограничения, которые наложило общество на их корысть из тех же соображений, из которых ПДД ограничивают свободу водителей в пользу пешеходов, см. «Автомобильные аналогии«. Сегодня обобществление дошло до того, что рынок наряду с прибыльностью и т.д. эффективностью бизнеса оценивает и его общественную полезность (как минимум по ряду параметров, набор которых, понятно, не полон).

С учётом опасности нарушений бизнесом этих требований для нас всех бизнесмены должны быть под подозрением в коррумпированности не меньше, а больше, чем чиновники и политики. Ведь если пропустить такой случай у первых, будет гораздо больше вреда, чем у вторых.]
При этом вне поля зрения оказываются действия, которые или не оговорены законодательством, или трактуются им двусмысленно, но при этом касаются государственного сектора. Имеется много априорных оснований принять такое строгое определение, поскольку оценка коррупционной деятельности как незаконной соответствует современным взглядам, не говоря уже о реальном воздействии правовой среды на природу, масштабы и последствия этой деятельности. Но хотя существует множество причин для того, чтобы увязать определение коррупции с понятием правовой среды, я бы предположил, что такой подход заранее предопределяет результаты сравнения коррупции в развитых странах в прежнее время с ситуацией в менее развитых государствах в настоящем.

Искажения, которые вносит в сравнительный анализ традиционное определение коррупции, создают у исследователя впечатление, что «происходит практически то же самое», а он только сравнивает изменения в формальном статусе сходного поведения. Как минимум два фактора ответственны за это искажение:

1) колеблющийся разрыв между социальной практикой и правовыми нормами и
2) различия в стандартах между частным и государственным сектором.

1. Социальная практика и правовые нормы

Правовые стандарты, действующие ныне в развивающихся странах, дают чиновнику или политику гораздо меньше пространства для маневра, чем его коллеге в Европе столетней давности. Применение правового критерия зачастую означает, что «побочные гонорары» за правительственные контракты на снабжение в Рангуне 1955 года называют «коррупцией», в то время как с подобных практик в Англии 19 века этот ярлык снимают. Эта трудность касается и чисто временных параллелей. Например, «рост коррупции» в голландской колонии Восточной Индии был попросту результатом изменения отношения голландцев к определенному поведению, а отнюдь не реальным изменением существующих практик (Wertheim, 1965: 111).

Кроме того, для большинства европейских государств 18-19 вв. развитие правовых стандартов несения государственной службы было в значительной степени делом внутренним. Множество  распространенных чиновничьих практик того периода, которые безусловно незаконны в наше время, были либо в рамках закона, либо трактовались законом двусмысленно. В Англии — до тех пор, пока реформы государственных служб не вытеснили эту практику. — корона регулярно распределяла или продавала огромное количество синекур («постов без службы») и пенсий, с расчетом на привлечение союзников и/или получение дохода. Хотя современные (событиям) эксперты протестовали против этих практик[10], такой патронаж не противоречил ни одному из существовавших законов, пока Виги, руководствуясь собственными интересами, не провели необходимый закон через парламент.

Напротив, развивающиеся страны в полной мере облачились в доспехи законов и правил, которые родились в ходе долгой борьбы за реформы на Западе и стали их воплощением. В официальном докладе о коррупции среди чиновников в Индии, при попытке оценить серьезность положения, признается трудность сравнения с Англией более раннего периода, так как законодательная база в Индии уже существует (Santhanam, 1964: 6). Если взять только политический патронаж. то индийский, малазийский или нигерийский политик оказывается благодаря закону лишенным большой части прибыли, которая помогала  строительству сильных партий в Англии и США. Патронаж в Индии и ранней Викторианской Англии, надо полагать, преследует одни и те же цели, но первый воспринимается как коррупция, а последний — нет.

Критерий законности приводит нас к обманчивым результатам и по другой причине, тесно связанной с первой. Большинство развивающихся стран не только восприняли западные формы законодательства: зачастую они избрали для себя самые строгие и требовательные из них. Тогда как механизмы регулирования государственных служб в Соединенных Штатах разрешают определенную вольность политических критериев при назначении на должность — особенно при выборе начальников почтовых отделений, — экс-британские колонии обременили себя набором законов, оставляющих гораздо меньше возможностей выбора при назначении на правительственный пост[11]. То есть Соединенные Штаты институционализировали, легализовали, если угодно, у себя практики, которые противоречат законам многих молодых государств.

Таким образом, трудность в проведении целесообразных сопоставлений не ограничивается диахроническими параллелями, но касается и синхронических межнациональных сопоставлений.  В случае с практиками патронажа, которые мы рассмотрели в качестве иллюстрации, очевидно, что на сравнение таких моделей в пространстве и времени во многом влияет различие критериев легальности. И если все-таки брать за основу данный критерий, то придется скорее отслеживать изменения в законодательной среде, нежели перемены в ситуации с назначением на государственные посты друзей и союзников.

2. Приватные и публичные стандарты

С тех пор как в 19 веке было повсеместно установлено разграничение между публичными и приватными действиями, без которого трудно представить себе коррупцию в юридическом смысле, правовые стандарты в государственном секторе стали более «пуританскими», чем в частном. Президент коммерческой компании может назначить своего зятя,неподходящего для данной должности, вице-резидентом, пусть и жалея при этом о финансовой стороне назначения и о возможных упреках в дурном вкусе; при этом он не переходит границу своих законных прав.

Точно так же он вправе заключить со своим другом контракт на поставки продовольствия по завышенным ценам, взамен на процент от сверхприбыли: он может быть наказан рынком, но не законом[12]. Но если подобное желание появится у политика или бюрократа, то, оказавшись пойманным, он лишится должности, а государство, возможно, возбудит против него уголовное дело.
Имеет ли место подобное действие в государственном секторе или вне его — это различие становится принципиальным, если мы подразумеваем юридическое определение коррупции. В случае с государственным сектором предотвращение коррупции становится предметом ответственности  правовых служб, за пределами государственного сектора коррупционное поведение сдерживает рынок. Отсюда следует, что чем больше относительный размер и масштаб государственного сектора, тем большая доля подобных действий относится с юридической точки зрения к разряду коррупционных.

А поскольку государственный сектор во многих молодых странах играет более важную роль, чем это было на Западе, то один этот факт оказывается причиной того, что с юридической точки зрения коррупция в этих государствах имеет большее  распространение[13]. Повторим еще раз: действия, даже если они во всех прочих отношениях поразительно похожи, называют коррупцией только тогда, когда они возникают в определенном контексте. Значимость контекста поведения не может не учитываться; для некоторых исследовательских задач крайне важно учитывать, занят ли человек, получивший за заключение контракта подношения со стороны, в государственном секторе или в частном. Тем не менее, сопоставления, построенные только на юридическом различии, будут скорее отражать относительный размер и масштаб государственного сектора в рассматриваемых странах, чем общую ситуацию с нарушением должностных  обязанностей в личных интересах в крупных организациях.

По этим причинам сравнительное  межнациональное и диахроническое изучение коррупции ставит перед исследователем серьезные препятствия. Использование традиционной юридической перспективы не только существенно сужает рамки рассматриваемого поведения; оно заранее предопределяет результаты сравнения не в пользу развивающихся стран; причем данное искажение, как правило, не замечается. Концептуализация понятия коррупции зависит, естественно, от задач исследования. Если внимание  сфокусировано на нарушении правовых норм, правовая перспектива определенно необходима, хотя при таком фокусе исследователь должен по определению исключить рассмотрение Европы до 19 века и вынужден иметь дело с различиями в правовых нормах и экономических системах.

Пытаясь перешагнуть это ограничение, но удерживая при этом фокус на нарушении общественных норм, Тилман (Tilman) и Браш (Brazs) предложили добавить к определению коррупции критерий  »секретности» (secrecy). То, что действие совершается в тайне, воспринимается как верный знак того, что общественные стандарты поведения нарушаются. Это несомненно ценное исправление строго юридического подхода тем не менее игнорирует тот ключевой момент, что доля секретности, которой прикрывается действие, сама по себе в значительной мере предопределяется правовым статусом действия. Чиновник может действовать открыто, если он рискует подвергнуться лишь порицанию за взятки, но постарается прибегнуть к секретности, если принят соответствующий закон, который может равно серьезно угрожать как его доброму имени, так и его свободе.

Традиционный подход к изучению коррупции, акцентируя правовое или нормативное значение таких практик, слишком часто попросту пренебрегал их политическим значением. Многое из того, что мы называем коррупцией, может быть охарактеризовано как трансакция[14], при которой одна сторона обменивает некое материальное благо — или более надежный
ресурс, такой как родственные связи — на получение определенной степени влияния на решения правительства. Независимо от того, что именно стремится получить «покупатель» — почетный титул (статус), определенную должность (власть), большой контракт на поставки (богатство) или какую-то комбинацию этих трех составляющих — основные признаки трансакции будут соответствовать этой общей модели.

Для коррупционной сделки крайне значима роль побуждающих мотивов. Позитивную мотивацию могут вызвать материальные объекты (например, взятка) либо просто родственные или дружеские связи. Негативные мотивы (например, угроза лишить прибыли или наложить наказание) зачастую также имеют место, но за определенной чертой они должны рассматриваться скорее как вымогательство, чем как коррупция. Таким образом, коррупция как способ влияния часто представляет собой альтернативу вымогательству; она характерна для ситуаций, где каждая из сторон достаточно сильна, что делает принуждение чересчур дорогостоящим средством.

Хотя не все факты, оцениваемые как коррупционные, поддаются подобной интерпретации, анализ некоторых видов коррупции как процесса политического влияния позволяет сгруппировать различные события по критерию нарушения
общественных норм (формальных или неформальных). Другими словами, этот подход выдвигает на первый план функциональную эквивалентность актов политического влияния, среди которых одни нарушают все стандарты общественной этики, тогда как другие могут не вызывать никаких нареканий. Если оценивать ситуацию сквозь призму критерия политического влияния, а не социальных норм, то — благодаря  расширению предметных рамок — предметом анализа окажутся многие новые формы коррупции.

Для иллюстрации политической перспективы мы рассмотрим три примера, отражающие различные способы использования богатства для влияния на государственные решения. Эти случаи с разных сторон освещают тенденции, присутствующие в обществе, где богатство оказывается преимущественно в одних руках, а политическая власть — в других. В одном случае «проницаемость» власти для богатства достигается с помощью коррупции, в другом — совершенно безупречным способом, а в третьем — средствами сомнительными. но не противозаконными.

В Англии на протяжении 17 и 18 веков представители состоятельного мелкопоместного дворянства и растущей коммерческой элиты могли приобретать должности в системе политической власти либо путем покупки звания пэра у короны, либо, что характернее для более позднего периода, покупая голоса в «мертвых» (более не существующих) парламентских округах[15]. И хотя традиционная земельная аристократия испытывала естественное огорчение от такого «размывания» ее рядов, новые классы со своими экономическими интересами начали заменять старую знать в государственных структурах.

В современном Таиланде бизнес-элита состоит преимущественно из китайцев, а не тайцев, поэтому официальные властные позиции для нее недоступны. Взамен этого члены китайского бизнес-сообщества наладили довольно прочные отношения с лидерами тайской армии и бюрократии, с тем чтобы  способствовать деятельности своих предпринимательских концернов и защищать их[16]. Такие взаимоотношения, несомненно, экономически крайне выгодны для тайской бюрократической элиты, которая контролирует лицензирование и налогообложение предприятий; многие сделки, «цементирующие» эти взаимоотношения, весьма противозаконны. Будучи формально лишены властных постов, китайские бизнесмены в Таиланде умудряются, тем не менее, пусть и благодаря «коррупции», косвенно влиять на затрагивающие их интересы решения.

Состоятельные бизнес-элиты Японии, действуя совершенно иначе, нежели тайские предприниматели, также сумели получить в свои руки значительное политическое влияние. Бизнесмены действовали через наиболее сильные фракции Либеральной демократической партии (которая побеждала на выборах в течение всей послевоенной эпохи), обеспечивая львиную долю ее предвыборной казны (Soukup, 1963). В отличие от ситуации в Таиланде, где каждая фирма решала свои проблемы самостоятельно, японские бизнесмены действовали коллективно, через ассоциации, которые оценивали вклад фирм-участников в зависимости от их годового дохода и направляли эти средства фракциям ЛДП (Soukup, 1963; 749-750). Таким образом, японские бизнесмены, действуя вполне легально, получили возможность определять расстановку сил внутри партии и содействовать ее дальнейшим предвыборным кампаниям. Законодательная программа ЛДП, несомненно, реагировала на ту помощь, которую партия получала от больших концернов.

Все три иллюстрации, приведенные выше, показывают, как состоятельные элиты, с большим или меньшим успехом, пытаются влиять на действия правительства. В случае Таиланда происходящее подпадает под традиционное определение коррупции, для английского случая потребовалось бы более широкое определение, а ситуацию в Японии трудно «подогнать» под понятие коррупции в каком бы то ни было смысле. Суть не в том, что последствия каждого из случаев идентичны. Суть в том, что пути, которыми богатство как политический ресурс влияет на политику правительства, и то, коррумпированы эти пути или нет, в большой степени зависит от природы  политической системы.

Если говорить только о приведенных примерах, то английская ситуация показывает, что при патримониальной организации обычной моделью является прямое получение должностей новой экономической элитой; из случая с Таиландом видно, что социальные условия, в которых находится экономическая элита, могут ограничивать набор альтернатив по достижению политического влияния; японская ситуация демонстрирует, что наличие партийной системы и организованных групп интересов серьезно воздействует на стиль и каналы достижения экономической элитой политического влияния. Заметные характеристики политических систем, устанавливая для экономической элиты параметры возможных путей влияния на формальных держателей власти, таким образом, воздействуют на сферу действия и характер коррупции. Анализ призван показать, что во многих из ныне слаборазвитых стран, представленных здесь Таиландом, число «законных» путей для богатства проникнуть во власть может быть сильно ограничено.

Еще одна иллюстрация предлагаемой здесь аналитической перспективы поможет подчеркнуть влияние на коррупцию политических изменений[17]. В соревновательной партийной системе партия,  контролирующая правительство, естественно, стремится воздействовать на избирателей, чтобы они предпочли ее соперникам. В распоряжении правительства есть много способов предложить избирателям конкретные материальные стимулы; некоторые методы безупречны (например, увеличение социальных выплат, строительство новой деревенской школы), другие рассматриваются как коррупционные (например, денежный подкуп избирателей). Разновидность стимула, к которому прибегнет партия — при том, что остальные обстоятельства одинаковы — зависит от характера электората.

Если большинство избирателей демонстрируют сильную принадлежность к классу или профессиональной группе и по крайней мере средний уровень заинтересованности в политике, цель партии достаточно хорошо обеспечат стимулы, относящиеся к сектору в целом: изменения в налогообложении, уровне оплаты труда. Если же электорат привязан сильнее к определенному региону или деревне, то более полезной, по-видимому, окажется порция «казенного пирога» («pork-barrel»)[18] (также законная, но не безупречная с точки зрения хорошего вкуса). Наконец, если в расчет идут только семейные привязанности или принадлежность к малым группам и если наиболее оправданы краткосрочные стимулы, их применение будет, по-видимому, в конфликте с законом.

Таким образом, в данной соревновательной партийной системе уровень коррупции (исключая обман и принуждение) в предвыборных кампаниях будет зависеть от природы привязанностей и временного кругозора электората[19]. Очевидно, что широкая секторальная заинтересованность сформировалась преимущественно в индустриальных странах, тогда как быстрые социальные перемены и дезорганизация, переживаемые слаборазвитыми государствами в последние десятилетия, породили электорат, который легче всего поколебать сиюминутными и   индивидуальными стимулами[20]. Сталкиваясь с таким электоратом, правящие партии во многих молодых странах зачастую расширяли государственную гражданскую службу в связи с необходимостью патронажа, прибегали к незаконным стимулам или вовсе разрушали выборную систему.

Поскольку символические вознаграждения, вроде идеологии, оказались недостаточными для цементирования партийных организаций, правящие партии получили сходство с  политической машиной в городах Соединенных Штатов начала века[21]. Коррупция, окружающая выборы в обеих этих системах, отражает качества электората, выступающего объектом стимулирования. Я полагаю, что коррупцию зачастую удобнее рассматривать как один из процессов политического влияния, нежели как просто злоупотребление должностью, нарушающее общественные нормы.

В таком аспекте с помощью иллюстраций было рассмотрено влияние финансовых элит на действия правительства и попытки правящих партий заручиться поддержкой избирателей. В одних условиях модели влияния проявляются в институционализированной, легитимированной форме, тогда как в других для тех же моделей характерно частое нарушение формальных стандартов официального поведения. Рассмотренные случаи показывают, что условия большинства развивающихся стран ограничивают набор легитимных путей влияния и направляют его в противозаконное русло. Более детальное и систематичное рассмотрение коррупции в контексте политического влияния предполагает, на мой взгляд, три основные аналитические задачи:

1) понять, как модель политического влияния изменяется благодаря коррупции;
2) определить эффект основных вариаций политической системы на модели и масштабы коррупции;
3) более подробно рассмотреть  взаимодействие коррупции (различающейся по типу и уровню) и процесса политического развития.

Две первые задачи будут частично исследованы ниже,
тогда как третья ждет более развернутого изложения.

(Продолжение следует)

Источник:  http://www.socialcompas.com/2017/08/08/analiz-korruptsii-v-razvivayushhihsya-stranah/
Рейтинг:  2.93
Тема:  Коррупция / Правосудие